Как ваша фамилия?

– Панаев, – вежливо ответил тот. Гражданка записала эту фамилию и подняла вопросительный взор на Бегемота.

– Скабичевский, – пропищал тот, почему-то указывая на свой примус. Софья Павловна записала и это и пододвинула книгу посетителям, чтобы они расписались в ней. Коровьев против Панаева написал «Скабичевский», а Бегемот против Скабичевского написал «Панаев».

М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»

 

Потребность в цивилизованном диалоге светского общества с Русской православной церковью (далее – РПЦ) становится все более настоятельной. Все безобразные эксцессы последнего времени – и пресловутая акция в храме Христа Спасителя, и выходки православных активистов на выставках современного искусства, и совершенно неприличная по сути и форме травля главы РПЦ в либеральной прессе (равно как и своеобразные законодательные инициативы власти по защите чувств верующих) – свидетельствуют о нарастании взаимного непонимания, отчуждения и раздражения.

Одновременно на этом негативном эмоциональном фоне идет обсуждение всё более конкретных вопросов взаимодействия церкви и светского общества; например, недавно в одной из программ телеканала «Культура» шел вполне практический разговор об учреждении в светских вузах кафедр теологии и введения богословия в перечень ВАКовских дисциплин.

Полагаю, что диалог не всегда оказывается удачным и продуктивным из-за того, что, как водится на Руси, он был изначально неверно начат. Предполагалось, что в лице церкви и светского общества встретились двое старых знакомых, которые в силу не зависящих от них обстоятельств прервали свое общение в 1917 году и теперь возобновляют его так, будто никакой паузы не было. На самом деле она очень даже была, и собеседники нуждаются во взаимном представлении, тем более что, как мы сейчас увидим, визитная карточка одного из них существенно видоизменилась. Собственно, в связи с содержанием этой карточки и возникают наиболее существенные вопросы к РПЦ, которые я хотел бы задать в этой статье и, желательно, получить на них ответы.

Всё прочее, что принято ставить «в строку» церкви – часы «Бреге», нанопыль в квартире патриарха, коммерческая инфраструктура храмов и остальное в том же духе – скорее, отражает умственное и нравственное убожество либеральной журналистики, чем реальные проблемы в отношениях РПЦ и светского общества и лишь уводит нас в сторону от этих проблем. Общая история христианской церкви насчитывает два тысячелетия; она является древнейшим институтом России, и ее вклад в культурное и нравственное развитие русского общества неоспорим. С одной стороны, это подразумевает уважение к церкви со стороны любого, кто не хочет прослыть Иваном, не помнящим родства; с другой – накладывает на саму церковь очень серьезные обязательства в том, что касается (нравственной) искренности и (содержательной) безупречности ее позиции в диалоге с обществом.

Более серьезные претензии к РПЦ, высказываемые российскими атеистическими организациями, также большей частью попадают «в молоко», поскольку касаются в основном угрозы клерикализации общественной жизни и неполного соответствия деятельности церкви Конституции РФ как светского государства. Это вопросы чисто юридического свойства, поэтому вряд ли они годятся для выстраивания продуктивного диалога. При том, что для церкви Конституция является типично рамочным документом, ни в коей мере не определяющим, а лишь ограничивающим ее деятельность, обсуждать здесь, собственно, нечего, а граждане, полагающие свои права нарушенными, имеют полную возможность обращаться в суды.

Возвращаясь к основным вопросам, связанным с «визитной карточкой» РПЦ, я хотел бы сказать, что сегодня эта карточка предъявляется чаще всего в таком виде: «Православие – государствообразующая религия». При этом достаточно серьезные проблемы возникают с каждым из трех слов, фигурирующих в этой фразе. Попробуем разобраться с ними последовательно, переходя от менее важных сюжетов к более существенным.

Православие

Мне уже приходилось писать на страницах «Точки зрения» о том, что перевод греческого orthodoxia на русский как «православие» представляется мне достаточно произвольным. Безусловно, история с этим переводом длинная и к нынешней РПЦ непосредственного отношения не имеет. Тем не менее в этой истории есть сюжеты, в которых следует разобраться для лучшего понимания современных особенностей отношений церкви и светского общества.

До второй половины XIV века на Руси термин «православие» употреблялся, скорее, как исключение, и при обозначении религиозной принадлежности летописи чаще всего говорили о «правой вере» или «правоверии» (см.: Колосов В., Павлова Т. К этимологии терминов «православный» и «православие» http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Linguist/Article/kolos_etim.php). Инициатива распространения нового перевода, скорее всего, исходила от высшего греческого духовенства на Руси, поскольку именно в поздней Византии стали всё чаще понимать «doxa» как «прославление Бога», а не как «учение, наставление в вере».

Надо сказать, что средневековые греки (ромеи) были довольно замысловатым народом, и по мере политической деградации Византийской империи и роста угрозы церковной унии с Западом эта замысловатость только усиливалась и крепчала. Известны, например, путевые записи паломников из Западной Европы, в которых они поражались наблюдаемым в Византии сценам: крестьяне, едущие на рынок с товарами, заспорили о Святой Троице, съехали с возами на обочину, да так и простояли там весь день, забыв и про рынок, и про товар. Способность этого народа к словопрениям и изощренной работе со словом не знала себе равных ни в Средневековье, ни позднее.

В итоге термин «doxa» стал обозначать у греков не только «прославление Господа» (что еще имело отношение к изначальному смыслу «наставление в вере»), но и, например, «облако Славы», в котором в мир является невидимый и всемогущий Бог (см.: Лидов А. М. Иеротопия Огня и Света \\ Огонь и Свет в сакральном пространстве; Материалы международного симпозиума. М., 2011 http://synergia-isa.ru/wp-content/uploads/2011/12/light_and_fire_all.pdf). Не исключено (шучу), что если бы Константинополь не пал под натиском турок в 1453 году, а просуществовал еще лет сто, русская церковь именовалась бы в связи с греческими философско-лингвистическими изысканиями не «православной», а, например, «правооблачной».

На мой взгляд атеиста, разница между «правоверием» и «православием» довольно существенная; она сродни разнице между текстами объявлений:

«Обучаю тому-то и тому-то. Традиция от истинных наставников» и «Решаю вопросы. Эксклюзивный вход в высокие кабинеты».

Конечно, в примере с объявлениями риск для возможного клиента присутствует в обоих случаях; предоставляю читателю возможность решить самому, в каком из них он больше.

Допустим всё же, что мы вкладываем в «православие» исконный смысл термина – «правоверие»; посмотрим теперь, на чем основаны притязания РПЦ на обладание христианским вероучением в его полном и неискаженном виде и, главное, – имеют ли эти основания какое-либо отношение к предполагаемому диалогу церкви и светского общества.

В общем виде православная церковь считает себя прямой преемницей апостольской вероучительной традиции, в том числе – на основании того, что она признает постановления семи Вселенских соборов и отвергает последующие нововведения в догматике (в основном – католического происхождения). Не хотел бы никого обидеть, но такой подход к определению правоверия напоминает известный принцип: «Кто первый встал – того и тапки»; только в данном случае он выглядит как: «Кто первый соскочил – того и вера».

Пикантность ситуации, однако, заключается в том, что есть православные церкви, «соскочившие» существенно ранее – так называемые дохалкидонские древневосточные православные церкви, признающие постановления только трех первых Вселенских соборов. По логике собственности на тапки именно они и оказываются ближе всего к незамутненному источнику веры. Официальная позиция РПЦ по отношению к этим церквям достаточно сдержанная, но ряд ее деятелей считает дохалкидонские церкви носителями еретических воззрений. В итоге получается: те, кто ушел до нас, – еретики; а те (католики), от кого позднее ушли мы, – схизматики (раскольники). Во всём этом, как писал о христианстве Ницше, многовато «человеческого, слишком человеческого».

Отметим самое главное – подобная аргументация действенна лишь по отношению «к своим», воцерковленным прихожанам РПЦ, или, по меньшей мере, – к потенциальным неофитам. Мне как атеисту и возможному партнеру по диалогу с церковью она не говорит ровным счетом ничего – с гораздо большим интересом я воспринял бы внятно изложенную и предельно конкретную социальную доктрину церкви, включающую в себя основные принципы взаимоотношений церкви с современным светским государством. С сожалением приходится признать, что исторически сложившееся содержание термина «православие» подразумевает по преимуществу адресата, пребывающего в рамках самой конфессии, и имеет немного отсылок, способных заинтересовать внешних партнеров по диалогу и практическому взаимодействию.

Государствообразующая

Всё вышеизложенное вызывает не столько вопросы, сколько сожаление – да, вот так исторически сложилось, и изменить что-либо в лучшую сторону в этом веками сложившемся представляется затруднительным. Совершенно иначе обстоит дело с попытками представить православие в качестве «государствообразующей религии» России; это совсем свежий тренд, возникший около года назад. Сразу оговорю, что в официальных документах РПЦ это выражение отсутствует; тем не менее оно употребляется первыми лицами государства (что вряд ли возможно без согласования с иерархами церкви) и обильно представлено в публичных выступлениях священнослужителей. Таким образом, РПЦ, как минимум, не возражает против его использования и считает его вполне допустимым.

В связи с этим у меня возникают три вопроса, которые я хотел бы сформулировать достаточно жестким образом, чтобы при ответах на них возможность уклончивых и двусмысленных ответов была сведена к минимуму.

Вопрос первый: как могут участвовать в процессе «государствообразования» представители религии, основатель которой требовал воздать «кесарю – кесарево, а Богу – Богово»? Как бы ни понимать эту фразу (а понимать ее можно по-разному), в любом случае она не подразумевает активного участия христианина в процессе государственного строительства. Такое толкование было позднее подтверждено и св. Павлом, который в Послании Римлянам требовал от христиан послушания по отношению к государственной власти – и не более того. Может быть, РПЦ иначе читает и понимает Новый Завет? Если да, желательно было бы заявить об этом прямо; если же нет – следует прекратить спекуляции на «государствообразующей роли» одной из христианских церквей.

Вопрос второй: на какую историческую традицию может сослаться РПЦ в связи с «государствообразующей ролью» православия в России? Единственная традиция, которая может в этом случае быть актуальной – византийская. Так вот, в Византийской империи любого человека, заговорившего о «государствообразующей роли православия», немедленно объявили бы, по меньшей мере, сумасшедшим, а скорее всего – государственным преступником.

Показательно в связи с этим, что на протяжении более чем тысячелетней истории Византийской империи ее официальным названием неизменно было Basileia ton Romaion (т.е. «Царство римлян»). В эту формулировку никогда (подчеркиваю: никогда) не были введены термины типа «священное», «христианское», «православное»; для империи отношение преемственности с языческим римским государством на уровне официальной идеологии оказалось гораздо важнее ее взаимодействия с христианской церковью. Для сравнения: восстановленная на Западе германскими королями в X веке империя достаточно быстро ввела в свое официальное именование термин «священная» и стала называться «Священной Римской империей германского народа», несмотря на то что отношения светской власти с церковью на Западе были несравнимо более проблемными и конфликтными, чем в Константинополе.

Византийская «симфония» власти и церкви, о которой любят порассуждать наши священнослужители, практическим образом проявлялась в том, что здесь, скорее, государство было «церквеобразующим»; известно, что императоры лично председательствовали на заседаниях Вселенских Соборов и нередко буквально диктовали их постановления.

Вопрос третий: к какому конкретно периоду российской истории относится участие православия в процессе «государствообразования»? Рассмотрим кратко основные периоды истории российской государственности с точки зрения возможного активного участия православия в процессе государственного строительства.

До 988 года – крещения Руси – говорить о каком-либо ощутимом влиянии христианства на то, что называется ранним процессом политогенеза, вряд ли имеет смысл.

С 988 по 1461 год – русские (позже – восточно-русские) епархии не имели автокефалии (самостоятельности); митрополит Киевский и всея Руси назначался в Константинополе и нередко был греком по происхождению. Характерно при этом, что византийская церковь не поощряла московских политических амбиций – несмотря на то что с 1325 года фактическим местопребыванием митрополитов была Москва, в их титуловании Москва так и не упоминалась вплоть до самого конца Византийской империи. Если использовать современную политическую терминологию, в этот период церковь была, скорее, агентом иностранного влияния на российской территории, и ее возможности участвовать в процессе государственного строительства были весьма ограниченны.

С 1721 года (учреждение Петром I Священного Синода) по 1917 год – в России по аналогии с Византией можно говорить, скорее, о «церквеобразующем» государстве, чем о государствообразующей религии.

С 1917 года и по настоящее время – Россия (в прошлом – СССР) является светским государством.

Таким образом, актуальным для нашей темы оказывается лишь достаточно короткий период протяженностью в 260 лет (1461–1721 гг.). Хотелось бы, чтобы представители РПЦ пояснили, каким именно образом православие участвовало в это время в процессе «государствообразования», при том, что, по оценкам историков, к началу этого периода (вторая половина XV века) русское централизованное государство в основном уже сложилось.

И, еще вопрос. Если РПЦ не возражает против идеи «государствообразующей роли» православия в России, готова ли она принять на себя вытекающую из этого ответственность за всё, что наворотило Российское государство пусть не за тысячу лет своего существования, но хотя бы за те двести шестьдесят лет, на протяжении которых местная церковь действительно могла оказывать существенное влияние на светскую власть? – Напомню, что на эти два с половиной века приходятся и безумства Грозного, и Смута, и раскол, и много всего прочего, малоутешительного с точки зрения «государствообразования».

В заключение этой темы следует отдать должное Византии: ее идеологи – как духовные, так и светские – хорошо понимали, что готовность церкви служить опорой светской власти вовсе не подразумевает ее «государствообразующей роли» и, соответственно, намерения нести ответственность за все учиняемые этой властью художества. Вопрос об этой ответственности решался в Византии ситуативно, в зависимости от, скажем так, степени безобразия художеств. Эта позиция представляется, по крайней мере, более логичной и последовательной, а значит – и более пригодной для диалога, чем та, которую в последнее время всё более явным образом занимает РПЦ.

Религия

И, наконец, главный вопрос – на каком, собственно, основании православие именует себя «религией»? Каждому школьнику известно, что существуют три мировые религии: буддизм, христианство и ислам (перечисляю по времени возникновения). В каком же отношении, по мнению РПЦ, «православие» выступает по отношению к христианству? Даже Владимир Путин в своем известном февральском высказывании 2012 года о государствообразующей религии, запустившем эту сомнительную тему в обращение, употребил выражение «православное христианство», а отнюдь не «православие».

Ответ на этот вопрос предельно прост: для РПЦ термины «христианство» и «православие» практически являются синонимами. На бытовом уровне это отождествление иногда находит выражение в анекдотической форме.

Откроем, например, официальный сайт Сыктывкарской и Воркутинской епархии на странице, где священнослужители комментируют статью Владимира Путина «Россия: национальный вопрос» (http://syktyvkar.eparchia.ru/nlk131.html). Двое из участников обсуждения, в частности, цитируют как высказывание Достоевского две фразы; один из них (протоиерей Максим Козлов) приводит цитату так: «Без Бога русский человек – дрянь», а другой (протоиерей Александр Ильяшенко) интерпретирует ее по-своему: «Отберите у русского Православие – и останется дрянь». Эти цитаты якобы из Достоевского с чьей-то легкой руки широко гуляют по просторам Интернета (обсуждение их возможных источников см. на форуме миссионерского портала диакона Андрея Кураева: http://kuraev.ru/smf/index.php?topic=153565.0).

Показательно здесь другое – для части русского духовенства слова «Бог» и «православие» попросту отождествляются. Я все же полагаю, что между формулами «дрянь + Бог = русский человек» и «дрянь + православие = русский человек» есть существенная разница, причем не только по форме, но и по конечному результату сложения. К этому хотелось бы добавить, что активное использование подобных «цитат» со стороны христианских пастырей выглядит достаточно странно и вряд ли способствует диалогу с теми, кто считает себя русскими людьми «за вычетом» православия. Лично я считаю риторику такого рода оскорбительной; более того, она крайне вредна для самой церкви и провоцирует эксцессы, в которых русский человек с удовольствием выступает по отношению к ней именно в качестве «дряни».

Вообще надо сказать, что агрессивное подчеркивание собственной вероисповедной эксклюзивности и монополии на обладанье благодатью есть прямой путь в «последние зороастрийцы», т.е. к превращению в пусть и многочисленную, но типичную религиозную секту. С моей точки зрения, и Франциск Ассизский, и Иоанн Павел II, и многие другие католики и протестанты, именуемые православной церковью «схизматиками», имели в себе гораздо больше христианской веры, чем люди, без зазрения совести именующие «дрянью» любого невоцерковленного русского человека.

Даже беглый анализ основных понятий, используемых РПЦ в своей «общественной презентации», показывает, что они изобилуют двусмысленностями, невнятностью, а в ряде случаев – и неприкрытой агрессивностью. Всё это подразумевает стиль ведения диалога, о котором Джон Кеннеди сказал, вернувшись с переговоров с Хрущёвым: «Господин Хрущёв ведет переговоры так: «Мое – это мое, а о твоем – поговорим». До тех пор, пока это будет так, любой диалог светского общества с РПЦ будет представлять собой попытку беседы с Панаевым и Скабичевским. Или Скабичевским и Панаевым.